В.Кантовский. Молотовск. 1948.
Молотовск теперь называется Северодвинском. Расположен он на берегу Никольского устья Северной Двины, а славен построенным моими товарищами судостроительным заводом, одним из крупнейших в мире. Но в моей жизни он знаменателен тем, что если в прежней лагерной жизни я был занят спасением собственной шкуры, то здесь я оказался ответственным за судьбы десятков человек. Наш лагерь – Ягринлаг, был назван по имени острова Ягры, который стоит в устье напротив города.
Конечно, я попал на инвалидный лагпункт. Перспектива одна: медленно погибать, физически и морально (дом престарелых в тюремном варианте). Это может занять 6 месяцев, или 36, но от этого ничего не меняется. Пытался чем-то себя занять, работал счетоводом, бухгалтером (счеты я освоил еще в Омске), но это ничего не решало в принципе. Тогда я, по омскому опыту, стал ежемесячно обращаться к руководству лагеря с заявлениями. В них я возмущался тем, что я, с образованием не каким-нибудь, а три курса МВТУ (на всякий случай, я немного преувеличивал), не используюсь по специальности на такой важнейшей стройке при существующем дефиците инженерных кадров.
В конце концов, моя нахальная настойчивость и мое везение сработали. Я был переведен в бригаду механических мастерских УНР-314 «Гидромеханизация», почти по выбранной мною специальности в МВТУ.
Гидромеханизация играла важную роль в строительстве завода. Колоссальные объемы земляных работ при сооружении эллинга, наливного бассейна, строительстве первых современных жилых домов в тундре (35-й квартал) уже не могли выполняться только традиционными для ГУЛАГа лопатой и тачкой (тачка именовалась «машина ОСО – два руля, одно колесо»). Тем более, что ход выполнения многих из них контролировался «на самом верху»,
Мастерские были расположены на берегу, в непосредственной близости от довольно известного бывшего Никольского монастыря. Они состояли из механосборочного цеха, кузницы, котельно-сварочного участка и небольших электромастерской и инструменталки. Ремонтировались и производились насосы, землесосы, гидромониторы, соединения пульповодов. Приходилось даже полностью делать земснаряды с понтонами и всей начинкой. Песок очень быстро съедал проточную часть землесосов, поэтому постоянно изготавливались рабочие колеса и бронедиски, валы, многие другие запчасти. Номенклатура была очень широкой.
В мастерских работала бригада из 50-60 заключенных. Станки обслуживали ленинградские станочники высшей квалификации, мужчины во цвете лет, все политические. Котельщиками и молотобойцами, как правило, были здоровые ребята из Западной Украины. Среди заключенных расконвоированных не было, все сидели по 58-й. В штате было несколько вольнонаемных: начальник мастерских, сварщики и слесари — они выезжали на объекты, расположенные вне зон оцепления.
А я, напросившийся на работу как крупный специалист, по существу, в первый раз в жизни встретился с работающими станками. Проверку мне устроили серьезную: незадолго до этого из Америки по ленд-лизу был получен новый фрезерный станок «Цинцинатти», и он не работал. Дня два под не назойливым наблюдением, но пристальным вниманием и начальства, и бригады я изучал документацию, кинематические схемы, считал зубья у шестеренок в передачах станка и в конце концов поставил диагноз – не хватает шестерни с таким-то числом зубьев (разницы между модулем и питчем я тогда еще не знал, но ребята разобрались). Сделали шестерню, установили ее, и станок заработал! После этого я стал своим в бригаде. Конечно, сработало сопровождающее меня в жизни везение, но, безусловно, и школа МВТУ и курс ТММ сыграли свою роль – если я не сталкивался с шестернями в металле, то с кинематическими схемами и расчетом передаточных чисел имел дело не раз.
С моей рукой на перевязи меня посадили в конторке. Мой прежний лагерный опыт меня научил тому, что не получить с начальника всего, что он в состоянии дать – великий грех, а пытаться получить больше, чем он может – напрасный труд.
Для начала мне было поручено нормирование. Я довольно быстро сообразил, что при грамотном оформлении нарядов на работы, надлежащем описании работ, использовании предусмотренных Едиными нормами времени коэффициентов и внимательном чтении имеющихся там примечаний, процент выполнения норм бригадой может быть доведен до оптимального. При этом не потребуется увеличения интенсивности труда. Конечно, этого нельзя делать скачкообразно и нельзя подводить начальство – производственные показатели снижать тоже нельзя.
Наш начальник, симпатичный спокойный мужчина, ничего общего не имевший с лагерными вертухаями, очень уставал от писанины с нарядами, отчетами и т.д. Он больше интересовался автомобилями, с удовольствием возился со стареньким ЗИСом и недавно полученным автокраном. Постепенно он передал мне практически все производственные вопросы – расцеховку, распределение по станкам и т.п. А я жадно учился, учиться было чему. Довольно быстро освоил гитару токарного станка, делительную головку на фрезерном (зуборезных у нас не было), расчет заготовок для поковок, раскрой листа для объемных деталей и т.д. Представлял, что кроется за описанием операции в Единых нормах времени. Приятно было, что самые квалифицированные ребята не только помогали мне освоиться на новом месте, но вскоре стали со мной советоваться по вопросам обработки. Это токарь Женя 
Шавыкин, фрезеровщик Миша Козлов (они на снимке), сварщик Иван Майборода, котельщик Джура, слесарь Володя Амонтов. Я стал почти официально называться техноруком мастерских и назначен бригадиром нашей 236 бригады.
Тем временем показатели бригады росли, она стала одной из лучших в лаготделении. Все пайки мы получали по максимуму, обмундирование нам выдавали первого срока и поселили нас в барак ударников, где были не сплошные нары в два этажа, а настоящие койки с постельным бельем. А мое трудное отчество выучили даже нарядчики.
Чтобы еще более улучшить материальное положение бригады, мы занялись ремонтом частного флота – моторных лодок, мелких баркасов и т.п. Город стоял на берегу, приличных дорог на материк не было, более или менее обеспеченные местные жители стремились завести плавсредства. Наши мастерские тоже располагались на берегу, на воде даже иногда ремонтировались земснаряды, так что для организации ремонта условия были. Договариваться с охраняющими нас несколькими солдатами мы предлагали заказчикам, у них это почти всегда получалось. Расчеты производились натурой, чаще всего нам привозили мешок рыбы или тушу тюленя.
Во всяком случае, даже самые слабые ребята окрепли, в санчасти они стали очень редкими посетителями. И вспоминая годы нахождения во 2-м лаготделении Ягринлага, на берегу Белого моря, в городе Молотовске, нынешнем Северодвинске, радуюсь, что мне удалось сделать что то доброе и полезное хорошим людям в нелегком положении.
Скажу без рисовки, я все время чувствовал ответственность за свой коллектив, мысли постоянно крутились о том, как подстраховаться от лагерных угроз, как найти оптимальные соотношения между в меру честной работой, требованиями лагерной жизни и возможностями ее очеловечивания. Думаю, и в бригаде, да и в лаготделении я пользовался не показным авторитетом. Несмотря на еще не почтенный возраст (мне в то время было от 24 до 28 лет), меня называли Кристапычем.
Были у меня сложности с медициной. Моя рука периодически давала осложнения. Локоть вздувался так, что едва пролезал в рукав, температура подскакивала, ночами не сон, а какой-то бред, словом, состояние достаточно тяжелое. А в санчасть идти нельзя: обязательно отправят в стационар, а оттуда автоматом в инвалидный лагпункт, из которого я с такими усилиями вырвался. Приходилось лечиться своими силами. Ставил компрессы, дробил стрептоцид и посыпал рану при перевязках, а иногда доходило до того, что обжигал на огне остро отточенный нож и сам себе вскрывал флегмону. Обязательно нужно сказать, что в такие дни наш начальник стремился отвозить нас в лагерь на ЗИСе, к которому мы сделали устанавливаемые на борта съемные доски-скамейки. Пешком 4 – 5 км пути в один конец при любой погоде, это немало.
Переписка еще не была ограничена, я часто получал письма, журналы, следил за новинками советской литературы. Двоюродный брат Яны, тогда школьник, 
впоследствии известный поэт-песенник Леня Дербенев увлекался фотографией. Благодаря этому я мог издали наблюдать, как росла Леночка, почти с каждым письмом я получал ее снимки. А как самый передовой бригадир, я в 1948 году получил даже право на личное свидание – право провести с женой три дня в комнатке на вахте.
Тем временем товарищ Сталин решил, что для тех, кого его органы (которые до наших дней называют «компетентными», а в чем их компетентность, не знает, наверно, никто) признали политическими преступниками, должны быть созданы каторжные и «особые» лагеря.
Ребят стали периодически выдергивать на этапы, обычно они попадали на строительство так и не построенной Северо-Сибирской железной дороги. Когда после реабилитации я стал собирать справки о своем пребывании в лагерях, мне дали справку, что из Ягринлага я выбыл в 1947 году.
В деле также имеется решение Архангельской «тройки» о моем переводе в особый лагерь, датированное 1947 годом. Могу только сделать вывод, что лагерное начальство, отрапортовав о выполнении, оставляло меня работать, пока для них это было возможно и допустимо – до весны 1950 года. Ведь для отчетности, и не только, полезно было иметь бригаду с высокими показателями и удовлетворительно работающие мехмастерские. С другой стороны, это, конечно, показывает уровень канцелярской работы в этом лагере.
.
Из Инты я тоже получил справку. Если их сопоставить, то получается, что с августа 1947 до апреля 1950 я гулял неизвестно где.