Лубянский быт этого периода блестяще описан В. Фридом в его книге «58½», к которой я отсылаю интересующихся читателей. Он упустил только одну живописную деталь — систематически (точно не помню, с какой периодичностью) мы должны были натирать паркетные полы в нашей камере.
В камере нас находилось четверо, причем все 8 месяцев, что я там провел, как мне помнится, состав не менялся.
Артист Болховской вместе с Ленинградским театром под руководством Радлова попал к немцам во время гастролей на Северном Кавказе. В Германии они как-то зарабатывали на хлеб концертными выступлениями. Как и вся труппа, обвинялся в измене Родине.
Юра Каркарючкин, сын белоэмигрантов, окончил во Франции кадетский корпус, после победы откликнулся на призыв к возвращению на Родину. Обвинялся в шпионаже.
Не помню фамилии бакинского нефтяника, армянина, убежавшего от Советской власти в Румынию и привезенного в Москву из Бухареста. Наверно, тоже обвинен в шпионаже.
При первых допросах выяснилось, что кроме меня были арестованы Женя Ахутин, Лена Соболь, Витя Шулькин. Из лагеря привезли Колю Мирошникова. Женя Ахутин, обучавшийся в Военно-медицинской Академии, за месяц до ареста был уволен из армии по болезни – циклотимия с частыми фазами. Нам припомнили 1939, 1940 и 1941 годы, усиленно искали состав преступления в письмах, которыми мы обменивались в войну. Шили и пришили статью 58 пункты 10 и 11, то есть антисоветская пропаганда и организация (формулирую совсем не строго по УК).
А в это время моя жена перехитрила лубянских стражей. Не знаю, как она в то время достала апельсин, но в передаче, которую я получил на новый 1946 год, был апельсин, на котором бритвой было очень аккуратно написано «жду дочку». 3 июня 1946 года у меня родилась дочка Леночка.
Следствие продолжалось 7 месяцев, потом нас перевели в Бутырку. Режим там был значительно либеральнее, бытовые условия несравненно хуже. Я оказался в одной камере с Витей Шулькиным. В камере находилось человек 60 – 80, сплошные двухэтажные нары с двух сторон. Зато свободно можно было перестукиваться с соседями. Так как стены были добротными и достаточно толстыми, то пользовались для этого деревянными ложками.
В мае 1946 года нас привезли в военный трибунал Московского округа в Б.Черкасский переулок. Там выяснилось, что следствие сработало так слабо, что нам не дали даже стандартных 10 лет. По 5 лет получили Лена Соболь и Витя Шулькин, по 6 – Женя Ахутин и я. Колю Мирошникова от нас отделили и ему все-таки дали 10. Всем добавили поражение в правах на 3 года.
Ребят быстро забрали в московские лагеря строить столицу. А я – инвалид, никакому нанимателю не нужен, сижу и жду. Наконец, осенью, в сентябре или октябре, переводят в пересыльную Краснопресненскую тюрьму и дальше, на этап в Молотовск, на Белое море.