16-12-2011 01:49:00
«58-я. Неизъятое» Владимир Кантовский. Фотография, украденная из дела
«Я горжусь тем, что относился к категории, которую Сталин должен был сажать»
«Я горжусь тем, что я относился к категории, которую Сталин должен был сажать. Меня взяли в десятом классе за листовки в защиту учителя истории Павла Артуровича Дуковского. Он был замечательным учителем, заставлял нас мыслить, четко давать объяснения событиям…»
Статья 58 Уголовного кодекса РСФСР, обвинение Владимира Кантовского:
58-10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти <…>, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания.
58-11. Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, приравнивается к совершению таковых.
Владимир Кристапович Кантовский
Родился в 1923 году в Москве.
Весна 1941 года — после ареста школьного учителя истории Владимир Кантовский и его друзья напечатали и разослали несколько протестующих писем-листовок.
30 июня 1941-го — арест. Приговор ОСО — 10 лет исправительно-трудовых работ, этап в лагерь в Омск.
1942-й — Владимир пишет многочисленные заявления с просьбой отправить его на фронт. В конце 1942-го приходит решение ОСО о замене 10 лет лагерей на 5 лет с отправкой на фронт в штрафбат.
Февраль 1943-го — тяжелое ранение в первом же бою во время операции по ликвидации Демянинского плацдарма.
Февраль-август 1943-го — лечение в госпиталях, освобождение, возвращение в Москву.
Лето 1945-го — повторный арест, следствие во внутренней тюрьме Лубянки, новый приговор: шесть лет лагерей и три года поражения в правах.
1946–1950 гг. — этап в лагерь в городе Молотовск, работа в механических мастерских техноруком, затем бригадиром.
1950-й — перевод в инвалидный лагерь в поселке Абезь.
1951–1956 гг. — окончание срока, бессрочная ссылка в Воркуту, работа на заводе.
1956-й — реабилитация, возвращение в Москву.
Эту фотографию в 90-е я стащил из своего уголовного дела. Сделали ее в 1941-м, после первого ареста, на Малой Лубянке. Когда меня арестовывали второй раз, зачем-то сразу подбили глаз, непонятно зачем. А первый раз нормально: пришли ночью, всё перевернули вверх ногами и увезли.
С честью могу сказать, что я относился к той категории, которую Сталин должен был сажать. Тех, кто смел мыслить, то есть не кричать «ура» на каждое его слово — он от членов Политбюро до школьников сажал.
Меня взяли в десятом классе за листовки в защиту учителя истории Павла Артуровича Дуковского. Он был замечательным учителем, заставлял нас мыслить, четко давать объяснения событиям. 16 марта 41-го года его арестовали. В ответ мы — Лена Соболь, Анечка Бовшерер и я — выпустили письма-листовки: один-два листочка папиросной бумаги — и отправили по адресам наших одноклассников.
Лена подписывала листовки Едкий Натр, я — Десять Двадцать, это был номер ордера на арест отца (Кристап Кантовский был арестован в 1938 году и осужден на три года лагерей. — Е.Р.). А Анечка из любви ко мне печатала эти письма на машинке. Письма, конечно, были резкими: «Знайте: потенциальная энергия, скрытая в нашей мысли, обратится в кинетическую, которая всей своей мощью обрушится на темные, косные силы». Мы понимали, что это готовая статья. Но юношеский максимализм…
На фотографии я спокоен. Я уже отдавал себе отчет в том, что дадут мне, очевидно, лет десять. Нормальный срок, раз уж попал — так попал, я же знаю, в какой эпохе живу. Ужаса не было, только ужасная досада, что началась война, а я, вместо того чтобы воевать, сижу в тюрьме. И когда мне дали десять лет и отправили в Омск, стал проситься на фронт.
Заявлений я написал десятки. Это, наверное, был первый урок лагеря: если хочешь чего-то добиться, бей в одну точку. Каждый раз, как находишь кусочек бумажки, пиши заявление. Другие уроки: никогда ничего не жалей из барахла (в Омске я выжил, потому что сразу обменял московское пальто на хлеб и немедленно обе 900-граммовые пайки хлеба съел) и веди себя по возможности честно по отношению к себе и товарищам.
В общем, к концу года пришло решение о замене 10 лет лагерей на пять с отправкой в штрафную роту. Наверное, подействовало, что я латыш. Товарищ Сталин в те годы увлекался национальными воинскими частями, а латышей для них взять было негде: все уже сидели по лагерям.
Ранило меня в первом бою, очень тяжело, раздробило левый локтевой сустав. Штрафная рота существует один бой, потом — ее нет. Задача наша была такая, чтобы немцы как можно больше по нам стреляли, а наши зафиксировали, откуда. Сколько человек останется в живых, никого не интересовало. Но самое досадное — никто, по-моему, не фиксировал, откуда они стреляют.
В теплушке, когда везли в госпиталь, мне рассказали, что из нашей роты в живых осталось семь человек, а было нас 250. Наверное, в Омске шансов выжить было больше, но на фронт я просился вполне сознательно: против Гитлера можно даже со Сталиным идти.
Из госпиталя меня выписали с рукой на перевязи и второй группой инвалидности. Это называется «искупить вину кровью».
У меня иногда спрашивают: страшно ли в лагере и в бою? Наверное, страшно. Но это абсолютно бесполезный страх. Там от тебя ничего не зависит, совершенно ничего. И это… сказать «снимает страх» — неправильно. Наверное, прячет страх.
После госпиталя я успел жениться, два года проучиться в МГТУ им. Баумана. Я человек скромный, поэтому в анкете написал: «С 1941 по 1942 год работал в системе НКВД». Никто особо не проверял, и меня взяли. А после Победы про меня вспомнили: вроде по приговору срок у меня выходит в 51-м, а я тут на свободе гуляю!
Арестовали меня снова, подержали на Лубянке и в Бутырке и оформили новый срок — 6 лет. Фотография со второго ареста у меня тоже есть, я на ней бритый наголо и с подбитым глазом.
В лагере я пытался считать этапы на пути… на пути к свободе, скажем. Камера лучше, чем карцер. Лагерь лучше, чем тюрьма. Ссылка лучше, чем лагерь. Каким этапом считать советскую жизнь, я не знаю. Но это тоже этап.
Автор: Елена Рачева, Анна Артемьева
Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/gulag/50097.html