16-12-2011 01:48:00
Владимир Кантовский: Школьные диспуты про классовую борьбу, закон о крепостном праве и бессистемная система НКВД
В арестах всегда была большая доля случайности, система-то была бессистемная. Маму случайно выпустили, я случайно получил свои 10 лет. Меня взяли 30 июня 1941 года, после двух-трех допросов отправили в Таганскую тюрьму, куда с Малой Лубянки перевозили всех, кого готовились высылать…
Папу арестовали в 1938 году за антисоветскую агитацию. Он, конечно, тоже вел себя нахально: на каком-то районном партактиве все вставали и кричали «Ура!», а он остался сидеть.
Два года папу продержали под следствием и дали три года лагерей, по тем временам это не срок. Но третий год пришелся на начало войны, поэтому до 1947 года его оставили при лагере: за зоной, но без права выезда.
Маму арестовали через три месяца после папы при ноябрьской предпраздничной зачистке. Она просидела месяц и вышла в пересменКУ между Ежовым и Берией. Берия тогда хотел продемонстрировать, что с ежовщиной покончено, и немного повыпускал.
Родители были старыми большевиками (папа был в партии с 1912 года, мама — с 1916-го), уже этим одним они были подозрительны. К тому же они были убежденные коммунисты. Коммунист — это не сталинист, антисталинистами они были всегда. Поэтому в 1948-м их арестовали снова и отправили в бессрочную ссылку в Казахстан, в Джетыгару.
Чистосердечное признание
В арестах всегда была большая доля случайности, система-то была бессистемная. Маму случайно выпустили, я случайно получил свои 10 лет. В первый день войны вышел указ выслать подальше всех социально опасных людей. Меня взяли 30 июня 1941 года, после двух-трех допросов отправили в Таганскую тюрьму, куда с Малой Лубянки перевозили всех, кого готовились высылать. Но потом, видимо, пришла команда не высылать, а сажать, раз — и 10 лет.
Ане (кроме Владимира Кантовского арестовали двух его подруг, участвовавших в рассылке листовок в защиту арестованного школьного учителя истории. — Е. Р.) дали тоже 10 лет, но года через полтора выпустили. Лену арестовали, но вину доказать не смогли. Аня про участие Лены ничего не знала, а я твердо про нее молчал. Я уже знал, что чистосердечное признание смягчает вину и увеличивает наказание. Правда, в 1945-м Лену взяли по тому же делу повторно. Она получила пять лет и отсидела их.
Когда мы писали и рассылали листовки, я понимал, что это верная статья, и даже не рассчитывал, что нас не найдут. Несколько раз по 10 экземпляров — для обвинения этого достаточно. На что я надеялся? Не знаю. Может, что голова у кого-то из читателей прояснится. Хотя это было естественно: если кто-то поднимает голос, не соответствующий голосу эпохи, он всегда оказывается в одиночестве.
С некоторыми одноклассниками мы много рассуждали. Все были марксистами, поэтому обсуждали классовую борьбу, классовые интересы, теорию классов. Мы уже были развитые ребята, знали, класс определялся отношением к средствам производства, и видели, что вроде бы угнетателей нет, а угнетенные — есть.
Сошлись на том, что страна отклонилась от ленинского курса, а Сталин — проявление того, что называлось бонапартизмом. В те времена на эти темы можно было бесконечно рассуждать.
Ценный груз
Это чертовски нудно — сидеть. Не сидеть даже, а лежать: в камере было человек 70, дышать нечем, и всем приходилось лежать один на другом. Мы были хоть и совсем юные, но достаточно умные, чтобы понимать, что получим свои 10 лет. Меньше обычно не дают, расстреливать нас было не за что.
Больше всего меня угнетало, что идет война, а мы так хорошо изолированы от общества, что не знаем: то ли наши под Берлином, то ли немцы под Москвой. Кстати, одно из преимуществ лагеря (в отличие от тюрьмы) — можно быть в курсе событий, хотя бы в рамках нашей советской агитации и пропаганды.
Когда я был еще под следствием, меня из Москвы этапировали в Омск, где продержали в тюрьме около полугода. Заключенные — ценный груз, его нельзя было держать так близко к немцам: вдруг пропадет.
После приговора меня оставили там же, в омском лагере, на строительстве авиационного завода. На общие работы меня не отправили, я ведь был грамотный. Десятилетка — это почти академическое образование по тем временам.
В первый же день, как вывели на работу, дали мне носить доски. Были они вроде бы совсем тоненькие, но уже к вечеру первого дня меня шатало. А на второй день подходит ко мне десятник, говорит: «А ты умеешь считать?» Считать доски оказалось легче, чем носить. Работа, правда, была достаточно напряженной, но я хотя бы не голодал. И постоянно, десятками, писал заявления с просьбой отправить меня на фронт. Зимой у меня начались цинга, воспаление легких. А к концу 1942 года пришло решение особого совещания о замене десяти лет лагерей на пять с отправкой на фронт.
Закон о крепостном праве
В полк, который формирует штрафные роты, меня везли по дороге Москва—Горький. Вдоль нее десятками километров тянулись военные лагеря.
Когда привезли, оказалось, что советские порядки и бюрократические законы действуют везде: и в лагере, и в армии, и всюду. В полку нас, заключенных, набралось человек пять. Я — латыш по паспорту, рядом литовец — в общем, людей этих национальностей должны были отправить в национальные части, солдат для которых тогда не хватало. Отправили нас на Северо-Западный фронт. Документы дали — и поезжайте. Без всякого конвоя, лишь бы нас сплавить.
Бежать можно было легко, но бежать я не стал. Во-первых, это безнадежное дело, где-нибудь все равно погоришь. А потом, на фронт я шел вполне сознательно: против Гитлера можно было даже со Сталиным идти.
В штрафной роте, куда нас отправило командование фронта, на 250 человек политический заключенный был всего один. Остальные — дезертиры, спекулянты, хулиганы — те, кто попали за всякие мелкие преступления. Плюс те, кого арестовали по принятому за год до войны закону, который запрещал любому работнику покидать место работы самостоятельно и отправлял в лагеря за опоздание на 21 минуту. Я это называю законом о крепостном праве.
Ранило меня в первом же бою, раздробило локтевой сустав. Можно сказать, повезло. Вы найдете немного пехотинцев, которые бы прошли от Москвы до Берлина. В пехоте всегда самые большие жертвы, а в штрафной роте — тем более.
Второй срок
После нескольких месяцев по госпиталям я вернулся в Москву и пошел учиться в МВТУ им. Баумана. С перерывами на госпитали проучился я два года. В 1945-м кто-то вспомнил, что срок у меня должен закончиться в 1951-м, и меня взяли второй раз, дали шесть лет лагеря и три года поражения в правах. Я, конечно, представлял, в какой стране живу, но этого все равно не ожидал.
Отправили меня в инвалидный лагерь в Молотовске, куда еще с рукой на перевязи везти? В шахту-то не пошлешь.
Инвалидный лагерь — место, где людей оставляли умирать. Выглядит он как самый худший дом престарелых, притом за колючей проволокой. Плюс там особенно тяжело, потому что работать нельзя.
У меня было стойкое чувство: здесь тебе и крышка, если не вырвешься. Все равно загнешься, это лишь вопрос количества месяцев: шесть, десять или 18.
Я всеми силами вырывался, каждые две недели писал руководству лагеря: как же вы такого ценного специалиста держите без работы?! А ценный специалист — это два года МВТУ, студент-недоучка. Но если долго бить в одну точку — это действует: меня перевели на строительство завода подводных лодок, в мастерские по ремонту гидромеханизации.
Очень быстро я фактически стал их техноруком. Сам давал работу, сам проверял. Я считал, что с начальника надо взять максимум, поэтому вся бригада, за которую я отвечал, жила в апартаментах люкс (то есть на койках вместо нар) и получала максимальную пайку.
Большинство стремились облегчить свою участь, попав в санчасть, но мне, наоборот, было лучше, когда я работаю и голова занята. К тому же я понимал: попаду в санчасть — отправят меня опять в инвалидный лагерь. Приходилось обходиться самому: и руку лечить, и нарывы вскрывать.
Второй раз в лагере было гораздо тяжелее. Когда меня арестовали, я только что женился, жена была беременна. Дочка родилась без меня. Я с ней познакомился, когда ей было около 8 лет, я тогда проезжал через Москву.
Ей было 10 лет, когда я уже на законных основаниях вернулся домой. Мы с ней быстро подружились и дружим до сих пор.
Автор: Елена Рачева, Анна Артемьева
Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/gulag/50132.html